Любимые стихи

ЭДУАРД АСАДОВ «НЕ ПРИВЫКАЙТЕ НИКОГДА К ЛЮБВИ»

Не привыкайте никогда к любви!

Не соглашайтесь, как бы ни устали,

Чтоб замолчали ваши соловьи

И чтоб цветы прекрасные увяли.
И, главное, не верьте никогда,

Что будто всё проходит и уходит.

Да, звёзды меркнут, но одна звезда

По имени Любовь всегда-всегда

Обязана гореть на небосводе!
Не привыкайте никогда к любви,

Разменивая счастье на привычки,

Словно костёр на крохотные спички,

Не мелочись, а яростно живи!
Не привыкайте никогда к губам,

Что будто бы вам издавна знакомы,

Как не привыкнешь к солнцу и ветрам

Иль ливню средь грохочущего грома!
Да, в мелких чувствах можно вновь и вновь

Встречать, терять и снова возвращаться,

Но если вдруг вам выпала любовь,

Привыкнуть к ней — как обесцветить кровь

Иль до копейки разом проиграться!
Не привыкайте к счастью никогда!

Напротив, светлым озарясь гореньем,

Смотрите на любовь свою всегда

С живым и постоянным удивленьем.
Алмаз не подчиняется годам

И никогда не обратится в малость.

Дивитесь же всегда тому, что вам

Заслужено иль нет — судить не нам,

Но счастье в мире всё-таки досталось!
И, чтоб любви не таяла звезда,

Исполнитесь возвышенным искусством:

Не позволяйте выдыхаться чувствам,

Не привыкайте к счастью никогда.
1994

УИЛЬЯМ ШЕКСПИР «СОНЕТ 141 (МОИ ГЛАЗА В ТЕБЯ НЕ ВЛЮБЛЕНЫ...)»

Мои глаза в тебя не влюблены, —

Они твои пороки видят ясно.

А сердце ни одной твоей вины

Не видит и с глазами не согласно.

Ушей твоя не услаждает речь.

Твой голос, взор и рук твоих касанье,

Прельщая, не могли меня увлечь

На праздник слуха, зренья, осязанья.

И всё же внешним чувствам не дано —

Ни всем пяти, ни каждому отдельно —

Уверить сердце бедное одно,

Что это рабство для него смертельно.
В своём несчастье одному я рад,

Что ты — мой грех и ты — мой вечный ад.

РЕДЬЯРД КИПЛИНГ «ГИЕНЫ»

Когда похоронный патруль уйдёт

И коршуны улетят,

Приходит о мёртвом взять отчёт

Мудрых гиен отряд.
За что он умер и как он жил —

Это им всё равно.

Добраться до мяса, костей и жил

Им надо, пока темно.
Война приготовила пир для них,

Где можно жрать без помех.

Из всех беззащитных тварей земных

Мертвец беззащитней всех.
Козёл бодает, воняет тля,

Ребёнок даёт пинки.

Но бедный мёртвый солдат короля

Не может поднять руки.
Гиены вонзают в песок клыки,

И чавкают, и рычат.

И вот уж солдатские башмаки

Навстречу луне торчат.
Вот он и вышел на свет, солдат, —

Ни друзей, никого.

Одни гиеньи глаза глядят

В пустые зрачки его.
Гиены и трусов и храбрецов

Жуют без лишних затей,

Но они не пятнают имён мертвецов:

Это — дело людей.

СЕРГЕЙ ЕСЕНИН «Я СЛУШАЛ ЕЁ И НЕВОЛЬНО...»

(из поэмы «Анна Снегина»)
Я слушал её и невольно

Оглядывал стройный лик.

Хотелось сказать:

«Довольно!

Найдёмте другой язык!»
Но почему-то, не знаю,

Смущённо сказал невпопад:

«Да... Да...

Я сейчас вспоминаю...

Садитесь...

Я очень рад...

Я вам прочитаю немного

Стихи

Про кабацкую Русь...

Отделано чётко и строго.

По чувству — цыганская грусть».

«Сергей!

Вы такой нехороший.

Мне жалко,

Обидно мне,

Что пьяные ваши дебоши

Известны по всей стране.

Скажите:

Что с вами случилось?»

«Не знаю».

«Кому же знать?»

«Наверно, в осеннюю сырость

Меня родила моя мать».

«Шутник вы...»

«Вы тоже, Анна».

«Кого-нибудь любите?»

«Нет».

«Тогда ещё более странно

Губить себя с этих лет:

Пред вами такая дорога...»
Сгущалась, туманилась даль.

Не знаю, зачем я трогал

Перчатки её и шаль.

...................

Луна хохотала, как клоун.

И в сердце хоть прежнего нет,

По-странному был я полон

Наплывом шестнадцати лет.

Расстались мы с ней на рассвете

С загадкой движений и глаз...
Есть что-то прекрасное в лете,

А с летом прекрасное в нас.
Январь 1925

ВЛАДИМИР МАЯКОВСКИЙ «СЕРГЕЮ ЕСЕНИНУ»

Вы ушли,

как говорится,

в мир в иной.

Пустота...

Летите,

в звёзды врезываясь.

Ни тебе аванса,

ни пивной.

Трезвость.

Нет, Есенин,

это

не насмешка.

В горле

горе комом —

не смешок.

Вижу —

взрезанной рукой помешкав,

собственных

костей

качаете мешок.

— Прекратите!

Бросьте!

Вы в своем уме ли?

Дать,

чтоб щеки

заливал

смертельный мел?!

Вы ж

такое

загибать умели,

что другой

на свете

не умел.

Почему?

Зачем?

Недоуменье смяло.

Критики бормочут:

— Этому вина

то...

да сё...

а главное,

что смычки мало,

в результате

много пива и вина. —

Дескать,

заменить бы вам

богему

классом,

класс влиял на вас,

и было б не до драк.

Ну, а класс-то

жажду

заливает квасом?

Класс — он тоже

выпить не дурак.

Дескать,

к вам приставить бы

кого из напостов —

стали б

содержанием

премного одарённей.

Вы бы

в день

писали

строк по сто,

утомительно

и длинно,

как Доронин.

А по-моему,

осуществись

такая бредь,

на себя бы

раньше наложили руки.

Лучше уж

от водки умереть,

чем от скуки!

Не откроют

нам

причин потери

ни петля,

ни ножик перочинный.

Может,

окажись

чернила в «Англетере»,

вены

резать

не было б причины.

Подражатели обрадовались:

бис!

Над собою

чуть не взвод

расправу учинил.

Почему же

увеличивать

число самоубийств?

Лучше

увеличь

изготовление чернил!

Навсегда

теперь

язык

в зубах затворится.

Тяжело

и неуместно

разводить мистерии.

У народа,

у языкотворца,

умер

звонкий

забулдыга подмастерье.

И несут

стихов заупокойный лом,

с прошлых

с похорон

не переделавши почти.

В холм

тупые рифмы

загонять колом —

разве так

поэта

надо бы почтить?

Вам

и памятник ещё не слит, —

где он,

бронзы звон

или гранита грань? —

а к решёткам памяти

уже

понанесли

посвящений

и воспоминаний дрянь.

Ваше имя

в платочки рассоплено,

ваше слово

слюнявит Собинов

и выводит

под берёзкой дохлой —

«Ни слова,

о дру-уг мой,

ни вздо-о-о-о-ха».

Эх,

поговорить бы иначе

с этим самым

с Леонидом Лоэнгринычем!

Встать бы здесь

гремящим скандалистом:

— Не позволю

мямлить стих

и мять! —

Оглушить бы

их

трёхпалым свистом

в бабушку

и в бога душу мать!

Чтобы разнеслась

бездарнейшая погань,

раздувая

темь

пиджачных парусов,

чтобы

врассыпную

разбежался Коган,

встреченных

увеча

пиками усов.

Дрянь

пока что

мало поредела.

Дела много —

только поспевать.

Надо

жизнь

сначала переделать,

переделав —

можно воспевать.

Это время —

трудновато для пера,

но скажите,

вы,

калеки и калекши,

где,

когда,

какой великий выбирал

путь,

чтобы протоптанней

и легше?

Слово —

полководец

человечьей силы.

Марш!

Чтоб время

сзади

ядрами рвалось.

К старым дням

чтоб ветром

относило

только

путаницу волос.
Для веселия

планета наша

мало оборудована.

Надо

вырвать

радость

у грядущих дней.

В этой жизни

помереть

не трудно.

Сделать жизнь

значительно трудней.
1926

РЕДЬЯРД КИПЛИНГ «В ПАСТИ БУРИ»

Увы, пророчества сбылись —

Черна предгрозовая высь,

Звезду обманом не кори —

Надолго ночь, не жди зари.
Готовься! Грянет ураган,

И тишина сейчас — обман,

Но может статься, в свете дня

Страшнее будет западня.
Прибрежный риф преодолён,

Но не ликуй — со всех сторон,

Пока бесформенный, как мрак,

Смертельный подступает враг.
Отлив несёт нас в океан,

Но всею мощью ураган

К свободе преграждает путь,

Пытаясь наш корабль вернуть.
Катится вал, ещё один,

Почти не слышен пульс машин,

Но наконец корабль рывком

Пошёл вперёд — ура, плывём!
Плывём, всё бросив за кормой;

Всё дальше бури злобной вой,

Но знай — пока земля видна,

Свобода не обретена.

АННА АХМАТОВА «Я НАУЧИЛАСЬ ПРОСТО, МУДРО ЖИТЬ...»

Я научилась просто, мудро жить,

Смотреть на небо и молиться Богу,

И долго перед вечером бродить,

Чтоб утомить ненужную тревогу.
Когда шуршат в овраге лопухи

И никнет гроздь рябины жёлто-красной,

Слагаю я весёлые стихи

О жизни тленной, тленной и прекрасной.
Я возвращаюсь. Лижет мне ладонь

Пушистый кот, мурлыкает умильней,

И яркий загорается огонь

На башенке озёрной лесопильни.
Лишь изредка прорезывает тишь

Крик аиста, слетевшего на крышу.

И если в дверь мою ты постучишь,

Мне кажется, я даже не услышу.
1912

ХУАН РАМОН ХИМЕНЕС «ОДИНОКИЙ ДРУГ»

Ты меня не догонишь, друг.

Как безумец, в слезах примчишься,

а меня — ни здесь, ни вокруг.
Ужасающие хребты

позади себя я воздвигну,

чтоб меня не настигнул ты!
Постараюсь я все пути

позади себя уничтожить, —

ты меня, дружище, прости!..
Ты не сможешь остаться, друг...

Я, возможно, вернусь обратно,

а тебя — ни здесь, ни вокруг.

РОБЕРТ РОЖДЕСТВЕНСКИЙ «СТРАННЫЙ ФЕВРАЛЬ»

Что это с февралём?

Что он,

сошёл с ума?
С крыши — капель ручьём,

а говорят:

зима...

Звоном разбужена рань, —

как о таком судить?

Что ж это ты, февраль,

шутки вздумал шутить?

Пожалуйста, это брось, —

прими посолидней вид, —

лужи-то хоть

заморозь,

а то ж это просто стыд —

выше нуля в тени,

в парке сплошная грязь...

Слышишь, февраль,

крутани

снегом в последний раз!

Ну-ка, тряхни стариной!

Разбудоражь нам кровь,

снежною белизной

озимь в полях укрой...

Выглядишь киселём.

Стань

настоящим малым!

Будь собою,

будь февралём,

не притворяйся маем!

АЛЕКСАНДР ПУШКИН «ГОНИМЫ ВЕШНИМИ ЛУЧАМИ...»

(из романа «Евгений Онегин»)
Гонимы вешними лучами,

С окрестных гор уже снега

Сбежали мутными ручьями

На потоплённые луга.

Улыбкой ясною природа

Сквозь сон встречает утро года;

Синея блещут небеса.

Ещё прозрачные, леса

Как будто пухом зеленеют.

Пчела за данью полевой

Летит из кельи восковой.

Долины сохнут и пестреют;

Стада шумят, и соловей

Уж пел в безмолвии ночей.
Как грустно мне твое явленье,

Весна, весна! пора любви!

Какое томное волненье

В моей душе, в моей крови!

С каким тяжёлым умиленьем

Я наслаждаюсь дуновеньем

В лицо мне веющей весны

На лоне сельской тишины!

Или мне чуждо наслажденье,

И всё, что радует, живит,

Всё, что ликует и блестит,

Наводит скуку и томленье

На душу мёртвую давно,

И всё ей кажется темно?
Или, не радуясь возврату

Погибших осенью листов,

Мы помним горькую утрату,

Внимая новый шум лесов;

Или с природой оживлённой

Сближаем думою смущённой

Мы увяданье наших лет,

Которым возрожденья нет?

Быть может, в мысли к нам приходит

Средь поэтического сна

Иная, старая весна

И в трепет сердце нам приводит

Мечтой о дальней стороне,

О чудной ночи, о луне...
Осень 1827 — начало ноября 1828